После одного обеда, на котором было выпито порядочное количество шампанского, Пушкин беседовал со знакомою ему дамой. Нужно заметить, что дама была рябая. Какая-то фраза, сказанная Пушкиным, показалась ей не совсем приличной, и она заметила ему:
— У вас, Александр Сергеевич, кажется, в глазах двоит.
— Нет, сударыня,— отвечал он,— рябит.
*********
Во время пребывания Пушкина в Оренбурге, в 1833 году, один из местных помещиков приставал к нему, чтобы он написал ему стихи в альбом. Поэт отказывался. Помещик выдумал стратагему, чтобы выманить у него несколько строк. Он имел в своем доме хорошую баню и предложил ее к услугам дорогого гостя.
Пушкин, выходя из бани, в комнате для одеванья и отдыха нашел на столе альбом, перо и чернильницу. Улыбнувшись шутке хозяина, он написал ему в альбом: “Пушкин был у А-ва в бане”.
*********
Однажды в приятельской беседе один знакомый Пушкину офицер, некий Кондыба, спросил:
— Скажи, Пушкин, рифму на рак и рыба.
— Дурак Кондыба,— ответил поэт.
— Нет, не то,— сконфузился офицер,— ну, а рыба и рак?
— Кондыба дурак,— подтвердил Пушкин.
*********
Известно, что в давнее время должность обер-прокурора считалась доходною, и кто получал эту должность, тот имел всегда в виду поправить свои средства. Вот экспромт на эту тему, сказанный Пушкиным.
Сидит Пушкин у супруги обер-прокурора N. Огромный кот лежит возле него на кушетке. Пушкин его гладит, кот выражает удовольствие мурлыканьем, а хозяйка пристает с просьбой сказать экспромт. Шаловливый молодой поэт, как бы не слушая хозяйки, обращается к коту:
Известный русский писатель Иван Иванович Дмитриев однажды посетил дом родителей Пушкина, когда последний был еще ребенком. Подшучивая над оригинальным типом лица мальчика и его кудрявыми волосами, Дмитриев сказал:
— Какой арапчик!
В ответ на это вдруг десятилетний внук Ганнибала неожиданно отрезал:
— Да зато не рябчик!
Можно представить себе удивление и смущение присутствующих, которые поняли, что мальчик Пушкин подшутил над физиономией Дмитриева, обезображенной рябинами.
*********
Будучи в Екатеринославе, Пушкин был приглашен на один бал. В этот вечер он был в особенном ударе. Молнии острот слетали с его уст, дамы непрерывно старались завладеть его вниманием.
Два гвардейских офицера, два недавних кумира екатеринославских дам, не зная Пушкина и считая его каким-то “вероятно учителишкой”, порешили во что бы то ни стало “переконфузить” его. Подходят они к Пушкину и, расшаркиваясь самым бесподобным образом, обращаются:
— Mille pardons, не имея чести вас знать, но видя в вас образованного человека, позволяем себе обратиться к вам за маленьким разъяснением. Не будете ли вы так любезны сказать нам, как правильнее выразиться: “Эй, человек, подай стакан воды” или “Эй, человек, принеси стакан воды”?
Пушкин живо понял их желание подшутить над ним и, нисколько не смутившись, отвечал серьезно:
— Мне кажется, вы можете выразиться прямо: “Эй, человек, гони нас на водопой!”.
*********
Незадолго перед смертью Пушкин в Александрийском театре сидел рядом с двумя молодыми людьми, которые беспрестанно, кстати и не кстати, аплодировали Асенковой, знаменитой в то время актрисе.
Не зная Пушкина и видя, что он равнодушен к игре их любимицы, они начали шептаться и заключили довольно громко, что сосед их дурак, Пушкин, обратившись к ним, сказал:
— Вы, господа, назвали меня дураком. Я — Пушкин и дал бы теперь же каждому из вас по оплеухе, да не хочу: Асенкова подумает, что я ей аплодирую.
*********
Когда А. С. Пушкин учился в Царскосельском лицее, одному из его товарищей довелось писать сгихи на тему восхода солнца. Тогда преподавателем словесности
был там автор “Риторики” Н. Ф. Кошанский. Этот ученик, вовсе не имевший поэтического дара, сделал, впрочем, попытку и написал следующий неуклюжий семистопный стих:
От запада встает великолепный царь природы.
Далее стихотворение не подвигалось. Мученик-стихотворец обратился к Пушкину с просьбой написать ему еще хоть одну строку. Лицеист-поэт приписал под первым стихом:
Не знают — спать иль нет? — смущенные народы.
Неведомский — поэт, неведомый никем,
Печатает стихи неведомо зачем.
*********
Александр Сергеевич во время своего пребывания в Царскосельском лицее задумал удрать в Петербург погулять. Отправляется к гувернеру Трико, тот не пускает, заявив при этом, что он будет следить за ним.
Пушкин махнул рукой на это заявление и, захватив Кюхельбекера, удирает в Питер. За ними последовал и Трико. К заставе первым подъезжает Александр Сергеевич.
— Фамилия?—спрашивает заставный.
— Александр Однако!—отвечает поэт. Заставный записывает фамилию и пропускает едущего. За Пушкиным подкатывает Кюхельбекер.
— Фамилия?—спрашивает опять заставный.
— Григории Двако!—отвечает товарищ Пушкина, придумавшего эту остроумную комбинацию.
Заставный записывает и с сомнением качает головой. Подъезжает, наконец, гувернер.
— Ваша фамилия?—окликает его сторож.
— Трико.
— Ну, врешь.—теряет терпение заставный,—здесь что-то недоброе! Один за другим — Одна-ко, Два-ко, Три-ко! Шалишь, брат, ступай в караулку!
Бедняга Трико просидел целые сутки под арестом при заставе, а Пушкин свободно покутил со своим товарищем.
*********
В 1834 году ходила в обществе по рукам эпиграмма: "В Академии наук заседает князь Дундук...". Новый министр народного просвещения граф Уваров встретил у Карамзиных Пушкина, которому молва приписывала эту эпиграмму.
Министр сказал поэту:
— Вы роняете свой талант, позволяя себе осмеивать почтенных и заслуженных людей такими эпиграммами.
Пушкин вскипел и ответил ему:
— Какое право имеете вы делать выговор, когда не смеете утверждать, что это мои стихи?
— Но все говорят, что ваши! — возразил Уваров.
— Мало ли что говорят! А я вам вот что скажу: я на вас напишу стихи и напечатаю их с моею подписью.
И действительно, когда вскоре после этого разговора Уваров захворал, а наследники торопились опечатать его имущество в надежде, что он умрет, между тем как министр неожиданно выздоровел, Пушкин написал стихотворение: “На выздоровление Лукулла”, которое и было напечатано в “Московском Наблюдателе”.
Эта выходка принесла много неприятностей поэту. В результате он получил вызов к Бенкендорфу и имел объяснение с ним, о котором рассказывал сам Пушкин.
Приводим этот рассказ с сокращениями:
“Вхожу. Граф с серьезной, даже со строгой миной, впрочем, учтиво, ответил на мой поклон, пригласил меня сесть у стола vis-a-vis.
— Александр Сергеевич! Я обязан сообщить вам неприятное и щекотливое дело по поводу вот
этих ваших стихов. Хотя вы и назвали их Лукуллом и переводом с латинского... но все русское общество в наше
время настолько просвещено, что умеет читать между строк...
— Совершенно согласен и радуюсь за развитие общества. Но позвольте узнать, кто эта жалкая особа, которую вы узнали в моей сатире?
— Не я узнал, а Уваров сам себя узнал и просил, обо всем доложить государю. И даже то, как вы сказали ему, что напишете на него стихи и подпишетесь под ними.
— Сказал и теперь не отпираюсь... Только именно эти стихи я написал не на него.
— А на кого же?
— На вас!
Бенкендорф, вытаращив на меня глаза, вскрикнул:
— Что?!На меня?
А я, заранее восхищаясь развязкой... три раза оборачиваясь к нему лицом, повторял:
— На вас, на вас, на вас!
Тут уж Александр Христофорович, во всем своем величии власти, громовержцем поднимаясь с кресла, схватил журнал и, подойдя ко мне, дрожащей от злобы рукой
тыкая на известные места стихов, сказал:
— Однако, послушайте, сочинитель! Что ж это такое? Какой-то пройдоха наследник... (читает) “Теперь уж у вельмож не стану нянчить ребятишек...” Ну это ничего... (продолжает читать): “Теперь мне честность— трын-трава, жену обманывать не буду!.. ” Ну, и это ничего, вздор!.. но вот ужасное, непозволительное место: “И воровать уже забуду казенные дрова”. А что вы на это скажете?
— Скажу только, что вы не узнаете себя в этой колкости.
— Да разве я воровал казенные дрова?
— Так, стало быть, Уваров воровал, когда подобную улику принял на себя.
Бенкендорф понял силлогизм, сердито улыбнулся и промычал:
— Гм! Да!.. Сам виноват...
— Вы так и доложите государю. А за сим имею честь кланяться вашему сиятельству”.
*********
В качестве камер-юнкера Пушкин очень часто бывал у высокопоставленных особ, которые в то блаженное время на всякий выдающийся талант, как литературный, так и артистический, все еще продолжали смотреть как на нечто шутовское и старались извлечь из такого таланта как можно более для себя потешного. Пушкин был брезглив на подобные отношения х себе и горячо протестовал против них меткими, полными сарказма экспромтами.
Явившись раз к высокопоставленному лицу, Пушкин застал его валяющимся на диване и зевающим от скуки. При входе поэта лицо, разумеется, и не подумало изменить позы, а когда Пушкин, передав что было нужно, хотел удалиться, то получил приказание произнести экспромт.
— Дети на полу — умный на диване,— сквозь зубы сказал раздосадованный Пушкин.
— Ну, что же тут остроумного,— возразила особа,— де-ти на по-лу умный на диване. Понять не могу... Ждал от тебя большего.
Пушкин молчал, и когда особа, повторяя фразу и перемещая слоги, дошла наконец до такого результата: детина полуумный на диване, то, разумеется, немедленно и с негодованием отпустила Пушкина.
*********
Известно враждебное отношение Пушкина к командировке, сделанной ему Воронцовым,— исследовать саранчу в южных степях Новороссии. Командировка придумана была Воронцовым с целью дать Пушкину случай отличиться по службе, а Пушкин принял поручение это за желание надсмеяться над ним, и всем известен тот шуточный рапорт в стихах о саранче, который был представлен Пушкиным вместо деловой бумаги:
Саранча летела, летела
И села.
Сидела, сидела — все съела
И вновь улетела.
Более всего оскорбляло самолюбие поэта то обстоятельство, что Воронцов игнорировал в нем поэта и видел лишь чиновника. Конечно, впредь такой чиновник особых поручений навсегда был избавлен от каких-либо командировок.
*********
В одном литературном кружке, где собиралось более врагов и менее друзей Пушкина, куда он и сам иногда заглядывал, одним из членов этого кружка был сочинен пасквиль на поэта, в стихах, под заглавием "Послание к поэту". Пушкина ждали в назначенный вечер, и он, по обыкновению опоздав, приехал. Все присутствовавшие были, конечно, в возбужденном состоянии, а в особенности автор “Послания”, не подозревавший, что Александр Сергеевич о его проделке уже предупрежден. Литературная часть вечера началась чтением именно этого “Послания”, и автор его, став посредине комнаты, громко провозгласил:
— “Послание к поэту”! — Затем, обращаясь в сторону, где сидел Пушкин, начал:
— Дарю поэта я ослиной головою...
Пушкин быстро перебивает его, обращаясь более о сторону слушателей:
— А сам останется с какою?
Автор смешался:
— А я останусь со своею.
— Да вы сейчас дарили ею?
Последовало общее замешательство. Сраженный автор замолк на первой фразе, а Пушкин, как ни в чем не бывало, продолжал шутить и смеяться.
*********
В Одессе интересно знакомство Пушкина с графом Ланжероном. Этот французский эмигрант, один из знаменитых генералов великой брани против Наполеона, имел слабость считать себя поэтом. Он писал на французском языке стихи и даже драмы. Однажды, сочинив трагедию, Ланжерон дал ее Пушкину, чтобы тот, прочитав ее, высказал свое мнение. Александр Сергеевич продержал тетрадь несколько недель и как не любитель галиматьи не читал ее.
Через несколько времени, при встрече с поэтом, граф спросил:
— Какова моя трагедия?
Пушкин был в большом затруднении и старался отделаться общими выражениями, но Ланжерон входил в подробности, требуя особенно сказать о двух главных героях драмы. Поэт разными изворотами заставил добродушного генерала назвать по именам героев и наугад отвечал, что такой-то ему больше понравился.
— Так,—вскричал восхищенный автор,—я узнаю по тебе республиканца; я предчувствовал, что этот герой тебе больше понравится.
*********
Император Николай Павлович всегда советовал Пушкину бросить карточную игру, говоря;
— Она тебя портит!
— Напротив, Ваше Величество,—отвечал поэт,— карты меня спасают от хандры.
— Но что ж после этого твоя поэзия?
— Она служит мне средством к уплате моих карточных долгов. Ваше Величество.
И действительно, когда Пушкина отягощали карточные долги, он садился за рабочий стол и в одну ночь отрабатывал их с излишком Таким образом, например, у него написан “Граф Нулин”.
*********
К концу 1826 года Пушкин должен был немедленно, согласно Высочайшему повелению, оставить село Михайловское и отправиться в Москву. По дороге он остановился в Пскове в одной харчевне и попросил чего-нибудь закусить. Подали щей, с неизбежною приправою нашей народной кухни — малою толикою тараканов. Преодолев брезгливость, Пушкин хлебнул несколько ложек и, уезжая, оставил — углем или мелом — на дверях (говорят, нацарапал перстнем на оконном стекле) следующее четверостишие:
Господин фон Адеркас,
Худо кормите вы нас:
Вы такой же ресторатор,
Как великий губернатор!
*********
Дельвиг, однокашник Пушкина, незадолго до смер ти стал вести очень разгульную жизнь. Однажды, сильно выпивши, растрепанный является он к Пушкину. Поэт из жалости стал убеждать своего товарища переменить свой образ жизни. Однако же на все доводы Пушкина Дельвиг отвечал с отчаянием, что, мол, жизнь земная
не для него:
— А вот уж на том свете исправимся.
— Помилуй,—говорит Пушкин, рассмеявшись,—да ты посмотри на себя в зеркало, впустят ли тебя туда с такой рожей?
*********
Какая-то дама, гордая своими прелестями и многочисленностью поклонников, принудила Пушкина написать ей стихи в альбом. Стихи были написаны, и в них до небес восхвалялась красота ее, но внизу, сверх чаяния, к полнейшей досаде и разочарованию, оказалась пометка: 1 апреля.
*********
Кто-то, желая смутить Пушкина, спросил его в обществе: “Какое сходство между мною и солнцем?”. “Ни на вас, ни на солнце нельзя взглянуть не поморщившись”,— быстро ответил поэт.
*********
Однажды Пушкин был очень не в духе. У него была сильная надобность в деньгах, а скорого получения их не предвиделось. В эти неприятные минуты является какой-то немец-сапожник и энергично требует свиданья с Пушкиным. Раздосадованный поэт выходит и резко спрашивает:
— Что нужно?
— Я к вам, господин Пушкин, пришел за вашим товаром,—ответил немец.
— Что такое? — с недоумением спросил снова поэт.
— Вы пишете стихи. Я пришел покупать у вас четыре слова из ваших стихов; я делаю ваксу и хочу -!а ярлыке печатать четыре слова, очень хорошие слова --“яснее дня, темнее ночи”. За это я вам дам, господин сочинитель, 50 рублей. Вы согласны?
Одна француженка допрашивает Александра Сергеевича о том, кто были его предки.
Разговор происходит на французском языке.
— Кстати, господин Пушкин, вы и сестра ваша имеете в жилах кровь негра?
— Разумеется,— ответил поэт.
— Это ваш дед был негром?
— Нет, он уже им не был.
— Значит, это был ваш прадед?
— Да, мой прадед.
— Так это он был негром... да, да... но в таком случае, кто же был его отец?
— Обезьяна, сударыня, — отрезал, наконец, Александр Сергеевич.
*********
На одном обеде в Кишиневе какой-то солидный господин, охотник до крепких напитков, вздумал уверять, что водка лучше лекарство на свете и что ею можно вылечиться даже от горячки.
— Позвольте усомниться,— заметил Пушкин. Господин обиделся и назвал его молокососом.
— Ну, уж если я молокосос,— сказал Пушкин,— то вы, конечно, виносос.
*********
В 1833 году приятель поэта П. В. Нащокин приехал в Петербург и остановился в гостинице. Это было 29 июня, в день Петра и Павла. Съехалось несколько знакомых, в том числе и Пушкин. Общая радость, веселый говор, шутки, воспоминания о прошлом, хохот. Между тем, со двора, куда номер выходил окнами, раздался еще более громкий хохот и крик, мешавший веселости друзей. Это шумели полупьяные каменщики, которые сидели на кирпичах около ведра водки и деревянной чашки с закускою. Больше всех горланил какой-то мужик с рыжими волосами.
Пушкин подошел к окну, прилег грудью на подоконник, сразу заметил крикуна и сказал приятелям: “Тот рыжий, должно быть, именинник” и крикнул, обращаясь к нему:
— Петр!
— Что, барин?
— С ангелом.
— Спасибо, господин.
— Павел! — крикнул он опять и, обернувшись в комнату, прибавил: — В такой куче и Павел найдется!
— Павел ушел.
— Куда? Зачем?
— В кабак... все вышло. Да постой, барин, скажи: почем ты меня знаешь?
— Я и старушку-матушку твою знаю.
— Ой?
— А батька-то помер?
— Давно, царство ему небесное!.. Братцы, выпьем за покойного родителя!
В это время входит на двор мужик со штофом водки. Пушкин, увидав его раньше, закричал:
— Павел, с ангелом! Да неси скорее!
Павел, влезая на камни, не сводит глаз с человека, назвавшего его по имени. Другие, объясняя ему, пьют, а рыжий не отстает от словоохотливого барина:
— Так, стало, и деревню нашу знаешь?
— Еще бы не знать! Ведь она близ реки?
— Так, у самой речки.
— Ваша изба, почитай, крайняя?
— Третья от края... А чудной ты барин! Уж поясни, сделай милость, не святым же духом всю подноготную знаешь?
— Очень просто: мы с вашим барином на лодке уток стреляли, вдруг гроза, дождь, мы и зашли в избу к твоей старухе.
— Так... теперь смекаю.
— А вот мать жаловалась на тебя: мало денег посылаешь!
— Грешен, грешен!.. да вот все на проклятое-то выходит,— сказал мужик, указывая на стакан, из которого выпил залпом и прокричал: — Здравствуй, добрый барин!
